— Давай! Отчего не сыграть, ставь чушки…
Начертили на земле квадрат. По углам поставили нераспечатанные водочные бутылки, а посередке целую четверть. Ребятишки понатаскали палок. Кругом толпились рабочие, мужики, даже бабы высунулись из окошек, с любопытством наблюдая за невиданной игрой.
— Эх, Лексей Иваныч! — высовываясь из толпы, проговорил лысый мужичонка. — Ей-богу, Лексей Иваныч, нехорошее дело ты затеял. Ты бы лучше нам ведерочко поставил, а мы уж за твое здоровье…
— Лексей Иваныч, — в один голос завопили бабы, — ну их к бесу, окаянных. Перепьются, как скоты, а потом стражники всех заберут.
Алексей выбрал палку потолще, свесил ее в руке и ответил, отходя от кона:
— Царь Николка вам поставит, а наше дело отставлять подальше… Ну начинай, Петька!
Размахнувшись, Неволин бросил палку, но попал в самый край, разбив только одну бутылку. Потом бросил Иван, но его палка пролетела далеко в сторону, не задев К вовсе ни одной бутылки.
— Плохо, — послышались голоса, — ты, брат, ее кругом, кругом палку пускай.
— Эх, рука человека не поднимается на божье добро, — проговорил рыжий мужичонка, покачивая головой.
— А ну дай, дядя, может, у меня подымется?
Алексей поплевал на ладонь, сощурил глаза, нацелился Тяжелая палка со свистом ударила в самую середину по четверти и, перевернувшись, разбросала далеко в стороны осколки разбитых бутылок. Тяжелый запах спиртового пара пошел от разгоряченной земли.
— Эх, Лексей Иваныч, — почесывая голову, с нескрываемым сожалением проговорил рыжий мужичонка. — Всю бы улицу напоить можно. Думал хоть раз в жизни вволю и то не пришлось!
И мужичок, понурив голову, отошел в сторону. Потом, вытащив из кармана утаенный штоф, он выпил его из горлышка, утерся рукавом и начал было петь что-то очень жалобное, но, заметив в окне через улицу высунувшееся лицо своей бабы, раздумал петь и, не обращая внимания на ее окрики, торопливо завернул куда-то за угол.
Срочно в Александровский поселок из Перми были вызваны усиленные наряды жандармов и полсотни конных ингушей. События начали принимать угрожающий характер. В течение двух — трех недель с момента появления боевиков было совершено несколько убийств и экспроприаций. Последним актом неуловимых было ограбление заводского кассира, у которого «лесные братья» отобрали свыше семи тысяч рублей. Каждый день приносил александровским рабочим что-нибудь новое. Уже часто народная молва приписывала давыдовцам легендарные поступки. Например, упорно уверяли, что якобы Алексей Давыдов вместе со Лбовым явился однажды к пермскому губернатору под видом просителя, пробыл у него некоторое время и ушел, оставив записку: «Дурак за добычей бежит, когда она у него под боком лежит».
Несмотря на явную неправдоподобность многих таких легенд, им охотно верили и охотно делились ими друг с другом.
В это время группа усилилась еще несколькими боевиками, в том числе александровским рабочим Деменевым который, будучи арестован полицией, на полном ходу поезда убежал от охранявших его жандармов, выпрыгнув в открытое окно вагона.
Нужно было доставить еще оружие и патроны. Алексей предложил Студенту отправиться в Соликамск и через указанного ему человека достать все необходимое и привезти сюда.
Вообще в этот период Алексей проявил много предусмотрительности. Так, например, он установил несколько пунктов, к которым, в случае неудачи, должны были собираться боевики; связался с аптекарем и через него доставал необходимые медикаменты. А самое главное — вверх по речонке Лытве на глухой лесной поляне облюбовал место для зимовки и приказал рыть землянки. Всюду и везде он появлялся сам, подбадривал, указывал и сорганизовывал.
Но полиция работала тоже. Губернатор Болтников, перепуганный тем, что, помимо Лбова, начинает организовываться другая самостоятельная «шайка», отдал категорическое распоряжение: не щадить ни сил, ни затрат и тотчас же ликвидировать дружину «лесных братьев», не давая ей возможности разрастись и окрепнуть. Окрестности Александровска начали наполняться незнакомыми, неизвестно для чего явившимися людьми, а в поездах, проходивших от Усолья к Чусовой, можно было заметить нескольких без толку разъезжающих взад и вперед все одних и тех же лиц.
— Конечно, — проговорил Али-Селям, опрокидывая в глотку стакан пива, — конечно, если разобраться подробно, то все в этом мире суета и видимость!
Но Лонжерон не любил вдаваться в философские размышления и ответил лениво:
— Ну понёс!.. Чушь все, дядя, говоришь!
— Конечно, видимость, — продолжал Али-Селям, опрокидывая еще стакан. — Возьмем, к примеру, меня. Какой я басурманский факир с этаким богопротивным именем, если я, скажем, не только у этих египтян не был, но даже ни одного настоящего фараона в глаза не видал! Я даже, сказать по правде, не знаю вовсе, какие такие фараоны бывают! Или, к примеру, почему ты есть Лонжерон, когда ты вовсе не Лонжерон, а Гавриил Петухов, мещанин Тамбовской губернии? Ну, скажи, пожалуйста, где же тут истина? Нету истины!.. Потеряна истина! Погрязло человечество во грехе и беззаконии, и каждый норовит как бы друг друга обмошенничать!
И Али-Селям, горестно опустив захмелевшую голову на руки, вздохнул, глубоко печалясь о неразумности людской
— Ну — ну, опять завел, — ответил Лонжерон насмешливо. — Почему да почему, да все потому! Ежели я, скажем, не Лонжерон, то публика билеты покупать не будет! Потому каждый думает: черт его знает, может, это и настоящий Лонжерон? Ну, а если написать Гаврила Петухов — плюнет зритель и отвернется! Ей-богу, отвернется! Ну скажи, пожалуйста, что русский Гаврила показать может? Да этот самый Гаврила, может, осточертел уже зрителю, когда он и без того каждый день глаза мозолит! Да он хоть лоб расшиби, а никто ему, Гавриле, не поверит! Где, скажут, такое возможно, чтобы простой мужик Гаврила и все тайны черной магии постичь мог? Ясно, скажут, обман и жульничество!